По интернету ходит жуткий рейтинг умерших деревень, составленный по результам переписей населения. Судя по нему, в России сегодня 20 тысяч поселков, в которых не осталось ни одного жителя. И еще 36 тысяч — где живут по 1 человеку. То есть, в ближайшие годы и они перейдут в разряд обезлюдевших. Причем вымирают в первую очередь села в центральной — коренной России…
Чтобы увидеть — как эта трагедия происходит в наши дни, и понять — что мы теряем, спецкор «КП» отправился в Тверскую область, где мертвых сел, согласно рейтингу (смотрите его ниже), больше всего. Первой на пути лежала деревня Халютино — она умерла этим летом.
ОСТАЛИСЬ ОДНИ ЛЕСОРУБЫ
Знающие люди дали мне дельный совет: «Езжай зимой, подморозит дороги, не засядешь в грязь. И главное — дачники вернутся в города, увидишь сколько в реальности проживает людей».
До Твери от Халютино две сотни километров, Москва — еще дальше.
Деревня Халютино Оленинского района еще была обозначена на электронных навигаторах, но дороги к ней уже не было, пришлось бросить машину на полпути. А путь этот шел через восхитительные сосновые боры на песчаных дюнах. Сама бывшая деревня раскинулась на излучине полноводной реки, а по задам бывших огородов проходил чистый ручей — живи и радуйся. Точнее — жили и радовались.
Летом здесь очень красиво, но вариант завязнуть в дождливую погоду не радует.
Большинство изб стояли пока целые, но внутри дома разграбили, сняли половые доски, разобрали печи. Исчез и красный «социальный телефон», когда-то стоявший в центре деревни. Их начали расставлять по таким Богом забытым селениям еще с 2010 года, когда уже логичнее было бы раздавать последним старухам самые дешевые мобильники. Никогда не слышал и не видел, чтобы кто-то звонил по такому телефону. И в Халютино этот телефон до зимы не дожил, исчез. Куда — догадаться несложно. На окраине деревни стояла потрепанная девятка, и два молодых парня с испитыми лицами, вооруженные дешевеньким металлоискателем, извлекали из земли обломки ржавого железа от сельхозтехники. Лица свои мародеры старательно прятали от камеры, может быть, в глубине души понимали нечистоту своего промысла.
Полы бесхозных избушек вскрыты
С такой же опаской общались местные лесорубы, два мужичка в новеньких «охотничьих» камуфляжах — отец и сын. Шли они куда-то за Халютино, в непроходимые лесные дебри — размечать делянки для зимней рубки. Темнили, играли глазами. Весь «лесной» бизнес серый — делянку выбрал аккуратно, а заодно с соседних строевого леса надергал. Напилил без пней, зимой весной снег присыпал, а весной можно сказать что «так и было всегда». А в укромном месте остался у тебя штабель бревен на пару срубов 6х6. Летом продашь спокойно тысяч за сто…
— Так работы нет давно в районе, вот и вымираем — толковал мне старший лесоруб. — Земли бросовые. Пастбища заросли, как в 90-х стадо начали резать. Как советская власть закончилась, еще по привычке до миллениума тут совхоз корячился, потом все. Я вот, тоже уезжал — десять лет под Питером дачи строил. Сейчас с тверской фирмой работаем, все поближе.
— А чего в Питере не остался?
— Да чего-то не зацепился там… — и по глазам было видно — страшно жалеет, что не зацепился.
Заброшенный дом в мертвой деревне Халютино.
Я шел из Халютино обратно к людям, хрустел замерзшими лужами, и думал, что смерть этого уголка Тверской области чем-то похожа на гибель дерева. Сначала отмирают самые старые и нижние ветки. Следующая засыхающая ветка — сельское поселение Татево, за которым я бросил машину.
ДЕТСАД У КЛАДБИЩА
В старинном селе Татево жилые дома уже чередовались с развалинами. От игровой площадки избы-детского сада до татевского кладбища было ровно десять метров, и никого не смущало такое зловещее соседство. Да и не было никого в селе. Я почти час ждал сотрудницу местной администрации и не увидел прохожих. Лишь в час дня в школе прозвенел звонок, и на улицу вышел единственный ученик-младшеклассник Андрейка. Остальные ученики — 14 человек продолжили занятия.
Пустующая детская площадка с видом на кладбище.
Наконец пришла с обеда чиновница Светлана Иванова. Говорила с каменным лицом, сквозь зубы. И ее можно было понять — вылетишь с госслужбы за сказанное лишнее слово, и что ты будешь делать в этом Татево? Ледяной, нетопленный барак-офис, ледяной разговор:
— Что ждем от жизни? Пенсии ждем. Что хорошего? Уличное освещение нам решили сделать.
Улыбнулась она мне только на прощание, когда я поехал в центральную усадьбу — поселок Гусево, который поразил какой-то западно-европейской ухоженностью.
«МЫ ЕЩЕ ЖИВЫ»
Покойное село Халютино было у Гусевской администрации в административном подчинении. Глава, Татьяна Сидорова, как деликатно пишут классики, оказалась женщиной «неяркой красоты», при этом умной и грамотной. Она выросла рядом с Халютино и все знала про его жизнь и смерть:
— Наши деревни начали вымирать давно. В последнее время в Халютино жили пенсионеры и дачники, все были пожилые люди. Постепенно переезжали жить к детям, тяжело им было, кто-то просто умер. Мост сломался. Его починили, но было уже поздно. Так и умерло Халютино.
— Огороды, я заметил, березами не заросшие. То есть несколько лет назад там что-то делали?
-Там не было трудоспособного населения. С 90-х годов, по крайней мере. Подсобные хозяйства были, в деревнях все-таки принято держать поросят или козочек. Вообще все на совхозе здесь держалось.
— Крупный?
— Ну, совсем крупных у нас не было. Но большое хозяйство. С 2005 года его присоединили к Гусевскому хозяйству — пытались сохранить ферму в Татево, на центральной усадьбе. Но 2012 году она тоже закрылась.
— Почему закрылась?
— Молодежь работать на земле не хочет, и желающих нет… и не будет. У нас в Гусево еще есть сельхозпредприятие, муниципальное, учредитель — поселение. Мой супруг — его директор. Небольшая ферма, молочное стадо. Но они тоже выживают. Если бы крупное было, было бы легче. Не дает жить диспаритет цен. Сдаем молоко по 20 рублей за литр. Его еще нужно доставить во Ржев. Солярка 45 рублей, электроэнергия 8 с хвостиком. И сколько наше хозяйство протянет, я не знаю.
— Что можно сделать?
— Начинать нужно с того, чтобы люди были заняты, получали зарплаты, были рабочие места. Может и изменится что-то.
Татьяна тяжело вздыхает, и начинает тяжелыми, крестьянскими ладонями оглаживать юбку на коленях. И я решил проверить на ней одну свою мысль, которую обдумывал все 300 километров дороги от Москвы:
— Думаю, есть еще одна причина, глобальная. Изменился уклад жизни и потребности. В 19 веке можно было выменять на картошку жеребенка, вырастить его и ездить на нем, и пахать, и сено возить. Сейчас машину на картошку не выменять. Телевизор что нам показывает с утра до ночи? Пальмы и золотой песок. Ребенок не поступил в институт — жизнь поломата и прожита зря.
Татьяна соглашается:
— Да, у людей очень быстро растут требования к жизни. Надо чтобы все было «цивилизованно». В русской избе жить уже никто не хочет. Как их заинтересовать жить на земле? Наверное, нужна какая-то государственная программа или политика. Поддержать развитие мелких сельхозпроизводителей, чтобы они могли хотя бы развиваться. Хотя бы на наших скудных территориях.
Вот у нас в Гусево есть хозяйство, и люди работают. А потому и не уезжают.
— Сколько получают?
— В основном — минималка. Если у доярки хорошая нагрузка, летом и 20 тысяч получает. Хотя у моего супруга, руководителя, зарплата 17 тысяч.
Молодежи в Гусево нет и не будет. В огромной школе, рассчитанной на две сотни учеников, всего 12 человек. Выучатся — уедут в Тверь или в Москву. И все, назад уже не вернутся.
Татьяна Алексеевна говорит мне на прощание:
— Не хочу хвастаться, но у нас еще не все-так плохо. На центральных усадьбах есть фельдшерские-акушерские пункты. Есть дома культуры и библиотеки. Есть школы, которые правдами и неправдами пытаются сохранить. Детские сады. Мы еще живем!
ТУПИК НЕЧЕРНОЗЕМЬЯ
Единственная гостиница в поселке городского типа Оленино была то ли закрыта, то ли не работала за ненадобностью. Интернет даже в центре еле теплился, я перебирал варианты ночлега — возвращаться в Ржев не хотелось. Но заграничный сайт Букинг.ком вдруг сообщил мне, что в двух десятках километрах есть «Усадьба Чертолино», с гостевыми домами, работает круглый год. Там я увидел именно то, о чем говорил накануне с любопытнейшим ученым, математиком Степаном Сулакшиным, который с легкостью объясняет большинство социальных явлений и проблем с помощью математических моделей. Говорили мы с ним о тупике Нечерноземья. О том, почему там не фиксируется никакое развитие, хотя, казалось бы перелом произошел почти 30 лет назад. Уже и слова такие, как «шоковая терапия» все забыли.
У Степана Степановича нашелся яркий пример:
— Нет так давно, я был в гостях у Джона Кописки, это фермер во Владимирской области, англичанин, бизнесмен, который в 92 году приехал в Россию, выкупил земли выложил деньги в животноводческий комплекс, со своей кормовой базой и туризмом. Это процветает. Почему? У него был стартовый капитал и возможность кредитоваться на Западе. А сельхозпредприятия, соседние, давным-давно разорились и погибли. Вот и все. Мужики в Средней полосе истосковались по работе на себя, но с мизерных зарплат стартовый капитал не скопить, а займ на приемлемых условиях такому мужику никто не даст. Тупик.
Тупик, конечно, но в нем есть калитка. Ее в Китае давным-давно открыли, когда начинали развивать в сельских общинах мелкотоварное производство. Кредитовали эти общины под конкретные, уже просчитанные проекты, с гарантированным спросом. И ставили бывшим крестьянам где пресс для штамповки резиновых тапочек, а где примитивный цех по сборке розеток, например. Помню, как в 70-х годах хохотали над китайскими «домашними домнами» — партия заставляла крестьян лить металл. Получалось плохо. Но прошло 40 лет — оглянитесь, половина вещей, которыми мы пользуемся, собрана или сделана в Китае. То есть схема работала. У нас такое даже в голову никому не приходило. Просто взяли и подарили и рынок и рабочие места Китаю, а своих, «не вписавшихся в рынок» — загубили.
Гостевые домики «Усадьбы Чертолино» пользуются спросом круглый год.
Усадьба, где я ночевал, была зримым подтверждением слов Степана Сулакшина: нет кредитов, нет и бизнеса. Семь километров грейдера от трассы Москва-Рига, и вдруг — десяток избушек из калиброванного бревна. Внутри не просто стерильно и опрятно, дизайнер прикладывал руку к интерьерам. Под боком огромная ферма, свои продукты для гостей. Летом, с апреля, все места расписаны. Осенью домики заняты охотниками, на Новый год запись чуть ли не с лета.
Гостей усадьбы угощают продуктами местной фермы
Строили москвичи — обеспеченные люди вкладывали деньги «на старость». Никакой местный такой проект не потянет. Думаю, даже Оленинский район бы не потянул. Юрий Иванович, отец хозяина, живет здесь круглый год и как мне показалось, просто светится счастьем. Сам военный строитель, он знал, как построить дешево, на чем можно сэкономить, на чем не стоит. Он признается мне, что их проект — единственная работающая модель хозяйства на этих землях:
— На одной ферме не вытянешь. Но есть гостиница, серьезное подспорье, одно поддерживает другое. Думаю и расширимся со временем.
Усадьбу строили бригады местных мужиков из Твери, но в целом, рабочей силы в окрестностях нет:
— Известный вариант — первые деньги получил, сразу «гребень набекрень». Просто людям ничего не надо от жизни, вообще, как есть, так и есть. Вон, видишь дым из трубы идет?
Юрий Иванович показывает мне на хатенку прилепившуюся к границе усадьбы.
— Там живет молодой парень, с женой и ребенком. Не работает шестой месяц. Летом я позвал его заливать фундаменты. Зарплата — как всем. Понимаешь, он после обеда исчез, и больше я его не видел. На что они живут, я не знаю…
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Владыка Тихон (Шевкунов), митрополит Псковский и Порховский:
Надо отдавать людям земли как поместья
— У меня было хозяйство в Рязанской области, и люди возвращались в деревню, получали пристойные зарплаты. Но у меня другая работа — кадилом махать, а я носился двадцать лет по эти полям, собирал алкоголиков и приводил их в чувство. А вот в Нечерноземье… была вот эта трагедия, когда были объявлены бесперспективными эти регионы, и стали вкладывать в Целину. Конечно, нужно было вкладывать в них. И не только не только в сельское хозяйство, нужно было поднимать большие производства. Я вот бился, как сумасшедший, чтобы было 25 центнеров, потом 45, сейчас 47… я приезжаю в Краснодарский край, а у них 80 центнеров! И себестоимость зерна совершенно смешная, по сравнению с Рязанской областью. И они мне говорят: Краснодарский край, Ставрополье, Поволжье и Алтай не просто накормят всю страну — будут избытки.
Я сейчас вижу выход только в том, чтобы подводить к красивым озерам дороги, газ, электричество. И отдавать эти земли, как поместья людям. Сколько тебе нужно — 10 га? И вот тебе безвозвратная субсидия на дом. Не нужно там мучиться с товарным сельхозпроизводством. Просто живи, держи грядки, коз, кроликов. Малое фермерское хозяйство в родовом поместье, гостевой дом. Я и президенту это говорил — отдавайте земли на ответственное хранение помещикам. В той же Псковской области так и жили традиционно — хуторским хозяйством.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Во все эпохи именно сельское население было демографической базой любой страны, источником рабочих рук, солдат, гениальных самородков и кормильцев. В городах люди размножаются неохотно — аксиома.
К концу второго десятилетия ХХI века, кажется, почти всем стало ясно, что наши проблемы уже не решить только «материнским капиталом», нерегулируемым завозом мигрантов и сбором «соотчественников» подзадержавшихся в странах-аутсайдерах. Надеюсь, мы уже подошли к пониманию, что без целеноправленного восстановления сельского населения, мы просто будем вынуждены отдать страну пришлым чужим людям, по странному совпадению, имеющими сельский менталитет и навыки успешного выживания на земле. Если мы согласны, что наши дети через 20-30 лет не узнают Россию, тогда можно смириться. Если нет, давайте поищем выход, жду писем на адрес steshin@kp.ru
